Horse Lifes

Его «любопытные вещички» оказались еще более устрашающими. Здесь было несколько видов американских армейских ножей (оригинал, 1918 год) и целое семейство двоюродных родственников «Армадилло», ножи с рукоятью длиной с предплечье, с полукруглым лезвием и множеством зубцов, предназначенные для того, чтобы кромсать противника на куски.

Подержав каждый нож в руках, я возвращал его профессору, который вновь упаковывал его и укладывал в коробку, методически переходя от одного экземпляра к другому.

Он показал мне большое распятие из темно-красного дерева, чудной работы, с золотой цепью, чтобы носить его на груди, но внутри распятия скрывался кинжал. Он показал мне обычный на вид ремень, который вполне мог бы поддерживать чьи-нибудь брюки, если бы не пряжка, легко отделившаяся от ремня и оказавшаяся рукоятью острого треугольного клинка, вполне пригодного для убийства.

Профессор Дерри мрачно предостерег меня:

– Томас (по сравнению с «молодым человеком» это был прогресс)… Томас, если мужчина – или женщина – действительно понимает в ножах, вы должны ожидать, что любой предмет, который у него или у нее есть при себе, может оказаться ножом. Брелок для ключей, клипсы с подвесками, заколка для волос – все может скрывать лезвие. Нож можно скрыть даже под лацканом пиджака в специальных прозрачных ножнах. Опасный фанатик упивается этой скрытой силой. Вы понимаете?

– Начинаю понимать.

Он покивал и спросил, смогу ли я помочь ему установить на место верхний поддон.

– Прежде чем мы это сделаем, профессор, не можете ли вы показать мне еще один нож?

– Ну да, конечно. – Он рассеянно оглядел кучи коробок. – Какого рода нож вам нужен?

– Могу ли я увидеть тот нож, который когда-то отдал вам Валентин Кларк?

После еще одной паузы, свидетельствовавшей о многом, он сказал:

– Я не знаю, о чем вы говорите.

– Вы ведь знали Валентина, не так ли?

Он поднялся на ноги и направился обратно в кабинет, по пути выключив свет в спальне – для экономии электричества, предположил я.

Я последовал за ним, и мы заняли прежнее положение в жестких креслах. Он спросил, что связывало меня с Валентином, и я рассказал ему о моем детстве и о том, как Валентин недавно оставил мне все свои книги.

– Я читал ему, когда он почти ослеп. Я был с ним незадолго до его смерти.

Успокоенный моими словами, Дерри решился поведать мне:

– Одно время я знал Валентина достаточно хорошо. Мы повстречались на одном из этих смехотворных учредительных собраний, провозглашаемых по любому удобному случаю, когда люди дискутируют, пьют чай или плохое вино маленькими порциями, стараясь быть вежливыми и при этом желая как можно скорее уйти домой. Я ненавидел такие сборища. Но моя дорогая жена была мягкосердечна и всегда упрашивала меня взять ее с собой, и я не мог отказать ей… Это было так давно. Так давно.

Я ждал, пока у него пройдет приступ тоски и одиночества. Я ничем не мог утешить его скорбь.

– По-моему, это было тридцать лет назад, – сказал он. – Тридцать лет назад я познакомился с Валентином. Тогда учреждали фонд за прекращение перевозки живых лошадей на континент для забоя на мясо. Валентин был одним из выступавших. Мы с ним просто понравились друг другу… и мы вышли из столь разной среды. Я начал читать его статьи в газетах, хотя не очень интересовался скачками. Но Валентин был так мудр… и по-прежнему работал кузнецом… Понимаете, это был глоток свежего воздуха, тогда как я больше привык к духоте университетской жизни. Моей дорогой жене он нравился, и мы несколько раз встречались с ним и с его женой, но говорили в основном мы с Валентином. Он был представителем одного мира, а я – другого, и, быть может, именно поэтому мы могли обсуждать с ним проблемы, которых не касались в разговорах с коллегами.