Horse Lifes

– Конечно, помню. Они еще взяли отпечатки

Доротеи, ее подруги Бетти и мужа Бетти и сняли отпечатки пальцев Валентина с его бритвы.

– Там были еще и другие, которые они не смогли идентифицировать.

– Точно. Я полагаю, несколько. Я спрашивал своего друга из полиции, как идет следствие. Он ответил, что оно не сдвинулось с мертвой точки.

– Хм-м… – произнес я. – Некоторые из неопознанных отпечатков могут принадлежать О'Харе, а часть – Биллу Робинсону. – Я объяснил, кто такой Билл Робинсон. – И должны быть другие, ведь нападавший на Доротею не надел перчаток.

– Вы уверены? – затаив дыхание, спросил Робби.

– Да. Она сказала, что видела его руку, продетую в рукоять ножа. У него были грязные ногти.

– Господи Иисусе!

– Когда он явился в дом, он не ожидал застать ее. Он не собирался нападать на нее. Он пришел, чтобы вместе с Полом отыскать что-то, что могло быть у Валентина, и я полагаю, что он разнес весь дом в гневе и ярости, потому что ничего не нашел. Как бы то ни было, его отпечатки там должны быть повсюду.

Робби, сбитый с толку, спросил: –Чьи?

– Я скажу вам, когда буду уверен.

– Не дайте себя убить.

– Конечно, не дам, – отозвался я.

В назначенное время Ивонн поднялась наверх. Она соответствовала излюбленному боссами женскому образу – субтильная калифорнийка, ничего общего с настоящей, беззаботно смеющейся Соней.

В момент своей смерти Соня, согласно сообщениям самых консервативных газет, была одета в «красно-розовую атласную комбинацию», а если судить по словам тех, кто не прочь пощекотать нервы публики, «в блестящее алое мини с узенькими наплечными лямками и в изящные черные босоножки на высоких шпильках».

Ничего удивительного, думал я, что самоубийство было поставлено под сомнение.

Ивонн, грезившая о призрачных любовниках, была одета в свободное белое платье, в американских журналах мод описываемое как «струящееся», то есть мягко обрисовывавшее то, что под ним было. По моей разработке, она также надела золотые серьги с жемчужными подвесками и длинное жемчужное ожерелье, почти достигавшее талии.

Она выглядела божественно неземной и говорила с техасским акцентом.

– Этим утром, – сказал я, – мы будем снимать сцены в должной последовательности. Скажем, так. Сначала вы входите через вот эту треснувшую дверь. – Я указал на дверь. – Подсветка будет с той стороны. Я хочу, чтобы, когда Монкрифф все подготовит, вы встали в дверном проеме и поворачивали голову, пока мы не скажем «стоп». Вы должны будете запомнить это положение и во время съемок повернуть голову именно так, и тогда мы получим прекрасный драматический эффект. Вы входите, но смотрите назад. О'кей? Полагаю, роль свою вы знаете.

Она посмотрела на меня прозрачным взглядом – широко открытые глаза, ни проблеска ума: прекрасно для фильма, но никуда не годится для предварительных технических прогонов.

– Мне говорили, – промолвила она, – что вы сходите с ума, когда приходится переснимать сцену более трех раз. Это так?

– Именно так.

– Полагаю, мне лучше сосредоточиться.

– Милое дитя, – сказал я, подлаживаясь под ее акцент, – сделайте это, и я добьюсь, чтобы вы выступили в ток-шоу.

– «Сегодня в кадре»?

– Возможно.

Несравненные фиалковые глаза затуманились раздумьем, и она тихо отошла в сторону, углубившись в изучение сценария.