Horse Lifes

– Ну да, это знаковый язык Кочевников. Мне стоило выучить его, когда я был моложе. Он всегда восхищал меня.

– Он дает нам преимущество перед тексарскими вояками.

Когда на горизонте показались вигвамы клана Маленького Медведя, перед ними появился всадник, вынырнувший из облачка пыли. Это был Красный Гриф, брат жены Сломанной Ноги, формальный глава клана, который тем не менее должен был существовать, ибо она выразила такое желание. И теперь во время болезни мужа брат выполнял возложенные на него обязанности. Он был худым и серьезным человеком, примерно шестидесяти лет от роду, с синевато-багровыми пятнами на коже, из-за которых его могли в любом месте, кроме Кочевников, принять за джина; но среди Кочевников такие косметические дефекты пользовались большим уважением, как отметины Пустого Неба. Он с серьезным видом рассказал о состоянии Сломанной Ноги – все еще недвижим, но по крайней мере хуже ему не стало.

– Часть наших гуртовщиков уже вернулась с юга, – сказал Красный Гриф Омброзу, – включая людей духа Медведя. Они сейчас с ним, отец. Но, конечно, он хочет видеть вас.

Омброз начал ему рассказывать о папе, но оказалось, Красный Гриф уже все знал. Даже об отъезде кардинала Коричневого Пони из Валаны – его секретариат постоянно посылал и получал послания от людей с равнин. Когда они въехали в поселение Маленького Медведя, то, приветствуя их, навстречу высыпали дети и молодые женщины; Хонган и священник обнимали их.

– Вы останетесь у нас после того, как повидаетесь с отцом? – спросила мать. – Или должны скакать в страну Кузнечиков? Хонган замялся. Он ей еще ни о чем не рассказывал.

– Я думаю, Кухали развелась со мной, – он глянул на Омброза, который венчал их, но тот отвел глаза в сторону. – Она сказала, что если захочет меня, то пошлет за мной. Но даже в этом случае я не пойду к ней.

Выражение лица матери смягчилось.

– Тебя осуждают за то, что нет дочек?

– Может быть. И за столь долгое отсутствие. Жалуются ее братья. Я слишком мало делал для семьи. Они говорят, что я слишком привязан к тебе. Ты же знаешь, как это называется.

– Я боялась, что так и будет, когда ты женился на девушке из Кузнечиков. Гуртовщики рассказывали, что этой зимой им снова пришлось драться с гуртовщиками Кузнечиков из-за пастбищ.

– Есть убитые?

– У наших только раненые. Как у них, я не знаю. В ход пошли и пули, и стрелы. А теперь иди повидайся с отцом.

Шаман рода Маленького Медведя оставил вигвам, в котором отец Омброз готовился к последнему помазанию старейшего из своих новообращенных. Священник знал, они смущены тем, что некоторые из их обрядов не соответствуют религии, которую он им проповедовал, ибо они приняли крещение лишь потому, что так захотел Сломанная Нога. Когда старик умрет, их смущение (и зависть?) может превратиться во враждебность. Но весь род знал, что, когда он, Омброз, был поставлен перед необходимостью выбирать между ними и своим орденом и высший иерарх ордена, назначенный архиепископом Бенефезом – то есть Филлипео Харгом, – отозвал его обратно в Новый Рим, он отказался подчиниться. Он был изгнан из ордена и подвергнут отлучению, но не обратил внимания на эти кары. Тем не менее они уязвляли его больше, чем он хотел признать. Он знал, что женщины встанут на его сторону в любой ссоре с шаманами духа Медведя, но хотел избежать такого развития событий. Пока они тоже не выказывали таких намерений. Под влиянием его проповедей многие из семей Кочевников стали христианами, а он же за эти годы стал чувствовать себя скорее Кочевником.

Омброз был не первым миссионером ордена святого Игнация, который стал свидетелем, как его любимый ученик, которого он учил думать, начинал и думать, и вести себя отнюдь не так, как предполагал его духовный наставник. И этой ночью он лишь тяжело вздыхал, глядя, как Чиир Хонган вместе с шаманами в тусклом дымном свете костра из сушеного навоза, разведенного у вигвама Сломанной Ноги, танцует пляску умирающего.