Horse Lifes

Он впервые с тех пор, как повзрослел, дал волю своим чувствам. Джондалар с ранних лет приучился держать в узде страсти, клокотавшие в тайниках его души, и избегал открыто проявлять эмоции, но потрясение, которое он испытал в связи с гибелью Тонолана, оказалось слишком сильным, и в памяти его всплыли давнишние тягостные воспоминания.

Серенио не ошиблась, предположив, что его любовь – испытание, которое по силам лишь немногим. Стоило в душе его вспыхнуть гневу, как его начинало нести, и ему удавалось остановиться, лишь дойдя до полного изнеможения. Однажды в отрочестве он натворил немало бед: в порыве праведного негодования сильно искалечил человека. Все его эмоции отличались невероятной силой. Даже матери пришлось в какой-то степени отгородиться от него и молча с сочувствием наблюдать за тем, как друзья со временем начинали сторониться его, потому что он слишком бурно выражал свою любовь, слишком упорно цеплялся за них и требовал от них слишком много. Такими же чертами характера обладал человек, с которым она когда-то жила вместе, у очага которого родился Джондалар. И только его младшего брата ничуть не пугала такая любовь, он радовался ей, и ему всегда удавалось с помощью шутки разрядить напряженную ситуацию.

Когда мать поняла, что ей не справиться с Джондаларом, чье поведение вызывало возмущение у всех обитателей Пещеры, она приняла мудрое решение и отправила его жить к Дондалару. За время отсутствия Джондалар овладел искусством изготовления различных орудий и научился сдерживать свои эмоции. Он превратился в высокого, мускулистого, на редкость привлекательного мужчину с удивительными глазами, наделенного неповторимым обаянием, коренившимся в глубине его натуры. Женщины первыми догадались о том, что он куда интереснее, чем могло бы показаться, и сочли его неотразимым, но ни одна не совладала с ним. Как бы женщины ни стремились проникнуть в глубины его души, им не удавалось затронуть его сокровенных чувств. Он довольно быстро сообразил, как нужно обращаться с каждой их них, но такого рода отношения казались ему поверхностными и вовсе его не устраивали. Единственная женщина, с которой он мог бы общаться на равных, посвятила себя иному призванию. Да и в любом случае хорошей пары из них бы не получилось.

Джондалар предавался скорби со всей страстностью, свойственной его натуре, но молодой женщине, оказавшейся в тот момент рядом, уже довелось изведать ничуть не менее сокрушительное горе. Ей не однажды приходилось терять все, что у нее было, и ощущать холод, которым веет из мира духов, но она сумела пережить это и теперь почувствовала, что за бурным всплеском охвативших его эмоций кроется нечто большее, чем обычная тоска, и, памятуя о собственных утратах, попыталась облегчить его страдания.

Когда приутихли его рыдания, Эйла заметила, что все это время она тихонько что-то напевала, придерживая его голову, лежавшую у нее на коленях. Она поступала точно так же, убаюкивая Убу, дочку Айзы, под звуки такого монотонного пения засыпал ее сын, отступали ее собственные горести и печали, и теперь оно пришлось к месту. Наконец Джондалар вконец обессилел и перестал держаться за Эйлу. Он отвернулся и продолжал лежать, глядя на каменную стену пещеры. Когда Эйла склонилась над ним, чтобы смыть следы слез прохладной водой, он закрыл глаза. Он не хотел – или не мог – смотреть на нее. Вскоре дыхание его стало ровным, и Эйла поняла, что он заснул.

Она проверила, все ли в порядке у Уинни с жеребенком, а затем вышла из пещеры. Ее тоже охватила сильная усталость, но на душе стало легче. Остановившись у края выступа, она окинула взглядом долину и вспомнила о том, каким долгим показалось ей возвращение сюда, когда в волокуше лежал раненый, как ей хотелось доставить его живым. При мысли об этом она опять разволновалась. Этот человек не должен погибнуть. Она торопливо направилась в пещеру и проверила, дышит ли он, а затем отнесла остывший бульон к очагу – он так и не поел, утешение оказалось нужнее, чем еда, – расставила по местам сосуды с настоями и вытяжками, которые понадобятся, когда он проснется, и присела рядом с ним на меховую шкуру.

Эйла никак не могла насмотреться на него и все вглядывалась в его лицо, словно пытаясь разом унять тоску, скопившуюся в душе за все те годы, на протяжении которых ей ни разу не довелось повстречаться с людьми. Теперь, когда она уже успела немного привыкнуть к нему, ей удалось увидеть его лицо как нечто целое, а не только его отдельные черты. Ей хотелось притронуться к нему, провести пальцем по щекам и подбородку, по тонким гладким волоскам бровей. Внезапно ей вспомнилось нечто поразительное.