Horse Lifes

Брат Примиритель, монах по имени Левион, временами помогал брату-хирургу и был хранителем раздела Меморабилии, в котором шла речь о некоторых аспектах древнего искусства врачевания. Он исследовал случаи старческой немощи, судорог и конвульсий, депрессий, галлюцинаций и упрямства. Кроме того, он был назначен на должность экзорциста. Вне всяких сомнений, Олшуэн счел рассказ Чернозуба о происшествии в подвале демонстрацией воинственного неподчинения, что было или грехом, или признаком безумия.

Тем не менее, столкнувшись с неприятием своих взглядов, Чернозуб продолжал испытывать все растущую преданность Деве. Его прежний идеал, святой Лейбовиц, был, по крайней мере, на время отодвинут в сторону, чтобы освободить больше места для Девы. Он избрал для очередной работы труд Дюрена о непреходящих идеях местных сект, в частности и потому, что многие из сельских религий Дюрена особо культивировали образ Девы Марии или же каких-то местных богинь, позаимствовавших у Марии облик Девы со святым Ребенком на руках. Дюрен упоминал даже о Дне Девственницы, который существует у Кочевников. Скоро Чернозуб пожалел о своем выборе, поскольку столкнулся с исключительными трудностями при переводе на язык Кочевников теологических идей, но на первых порах был захвачен одним разделом («Apud Oregonenses»), в котором шла речь об остатках того, что несколько веков назад именовалась Северо-Западной ересью. Описание верований культа, похоже, могло пролить свет на его собственные мистические видения.

«Орегониане, – писал Дюрен, – считают, что Матерь Божья является носительницей утробного Молчания, в котором при начале творения было сказано Слово. Она была темной Бесконечностью, беременной светом и сутью, и когда Бог громоподобно воскликнул «Да будет свет!», Слово и Молчание возникли одновременно. Они считают, что каждое это слово содержит в себе и другое понятие».

Это истолкование напомнило Чернозубу образ погруженного во тьму сердца, в котором бьется другое, живое сердце. Он был глубоко тронут.

«И поклонникам этого культа было невозможно, – написал ниже Дюрен, – избегнуть обвинений со стороны инквизиции, что они делают из Девы четвертое воплощение божественной сути, инкарнацию женской мудрости, присущей Богу».

Поскольку никто в аббатстве не мог читать на языке Кочевников, кроме Крапивника и Поющей Коровы, Чернозуб чувствовал себя в безопасности, позволяя некие вольности в работе над текстом, перевод отчаянно сопротивлялся появлению непонятных терминов в этом примитивном языке. При переводе слова «экулеум» (жеребенок) он мог воспользоваться любым из одиннадцати слов языка Кочевников, обозначавших молодую лошадку, и ни у одного из них не было синонима. Но любая попытка перевести одним словом такие понятия, как «вечность» или «запредельный», могла бы привести читателя в растерянность. Так что теологические термины он оставлял звучать по-латыни, стараясь объяснять их в длинных сносках, которые сам же сочинял. Но как он ни старался представить себя в роли наставника, объясняющего эти понятия отцу или старшему дяде, сноски все равно несли в себе оттенок шутливости, который, как он понимал, придется вымарывать из конечного варианта. Столь легкомысленный подход несколько облегчал работу, которая уже вызывала у него ненависть, но подкреплял убежденность, что все это бессмысленно.

После двухмесячного молчания аббат Джарад из Валаны написал настоятелю и среди всего прочего потребовал, чтобы тот каждую неделю служил обещанную мессу для избрания папы, ибо быстрого конца трудных выборов он пока не видит. Без верховного правителя Церковь впала в хаос и смущение. Городок Валана оказался слишком мал, чтобы с подобающим достоинством принять сотни кардиналов с их секретарями, слугами и помощниками. Кое-кому пришлось устраиваться в амбарах.